В Казани завершился VII Фестиваль молодой режиссуры «РЕМЕСЛО»
Я не видела всю афишу чрезвычайно плотно и разнообразно застроенного фестиваля «Ремесло», проходящего под эгидой Театра имени Г. Камала. Но и того, что видела, оказалось достаточно, чтобы обозначить для себя те точки на карте, в обход которых обычно лежат маршруты театральных критиков и больших фестивалей всероссийского значения. Набережные Челны, Йошкар-Ола, Ижевск, Бугульма… Фестиваль молодой режиссуры собрал не всегда однозначно состоятельные, но любопытные режиссерские сюжеты Татарстана, Башкортостана, Удмуртии, Марий Эл. Даже из Узбекистана приехал театр, которому не повезло выбраться на летний «Науруз».
Многие из спектаклей оказались отмечены «гением места», тем странным замесом кровей, верований, укладов, которые неочевидны для поверхностного взгляда путешествующего транзитом, но которыми так богаты эти почвы, стоит только копнуть. Казалось бы, глобализация, отмирание национальных языков в малых АО, отсутствие господдержки должны были сделать свое дело. Но нет: желание театром обозначить корни (не как «сувенир» или экзотику, а как поиск идентичности), показать, как прорастает традиция (театральная в том числе), как соединяются эпохи и поколения, где-то бессознательное, а где-то заботливо культивируемое на протяжении десятилетий — неистребимо.
Так случилось с историей, казалось бы, позаимствованной. Голос земли по-особенному зазвучал в «Любови людей» Дмитрия Богославского, поставленной в Марийском национальном театре (Йошкар-Ола) Алексеем Ямаевым. Драму белоруса Богославского здесь перевели на марийский язык и играют на большой сцене, что само по себе сюрприз — обычно она рассматривается как материл для камерного пространства, как повод для актерских «крупных планов». Пространство любопытное — во всю сцену развернут бревенчатый сруб: толстые, кажется, плотно подогнанные друг к другу бревна образуют мощный монолит. Деревянная фактура кажется испещренной неведомыми письменами. И еще любопытный нюанс, на который не сразу обращаешь внимание: абрис двери и окон только угадывается, будто дверной проем и окна «заросли» деревом, нефункциональны, кажутся замурованными.
Только во втором действии дерево начинает «сквозить», в монолите обнаруживаются щели, через которые бьет свет; за ним — тот второй план, откуда приходит мертвый Колька и куда уходит в финале Сергей. Крепость марийского дерева оказывается обманчивой, как вообще обманчива человеческая природа.
В Люське Людмилы Казанцевой, той, что задушила, а после скормила свиньям алкаша-мужа, нет ничего от леди Макбет, никакой властности и манкости роковухи… Просто какая-то девчонка с большими тоскливыми глазами — из тех, что «я гляжу ей вслед, ничего в ней нет…». Уязвимость ее не обманчива. И все же, глядя на нее, невольно спрашиваешь себя, что вынула эта женщина-девчонка из своего Кольки, раз пьет этот Колька до потери человеческого облика и бьет ее страшным боем? Что еще вынет из участкового Сереги?
Люська отнюдь не ведьма, о чем то и дело спешат намекнуть Сергею односельчане, а будто помечена несчастьем. И она не одна такая. В спектакле Ямаева человек вообще слаб, не принадлежит себе. И то, что в нем спрятано, что тайно бродит глубоко внутри, вырывается на поверхность внезапно — в алкогольном угаре, моментальных вспышках физической агрессии, как у милиционера Сергея (Алексей Сандаков).
«Любовь одна», — не раз повторит мать Сергея (Маргарита Медикова), единственный сильный персонаж в спектакле, защищенный старостью и верой. И ты понимаешь, о чем она. Но думаешь про другое: что в спектакле Ямаева это — прочная связь, почва, повязавшая не только мужчин с женщинами, но и живых с мертвыми. Тема главных героев, любви, которая всегда неправильная, всегда калечит или убивает, разрабатывается, поддержана вариациями отношений пар второго плана — Ивана и Насти, Машки и Чубасова. Кажется, начни драматург разрабатывать отношения сильной Насти (для которой невозможность иметь детей — только формальный предлог для извечной женской маеты) и терпеливого Ивана, они тоже могли бы вылиться в трагедию.
В спектакле чувствуется серьезное желание вывести ситуации на бытийный уровень. Отсюда фронтальные мизансцены, скульптурность групп, напевность интонаций. Иногда это подается режиссером чересчур «в лоб», но чаще цель оправдывает средства.
Татьяна Джурова
Петербургский театральный журнал
В сокращенном варианте, полностью на сайте: http://ptj.spb.ru/blog/nasvoej-pochve/